Мчится карета по улице где-то, в ней два легавых сидят.
Я между ними, и руки в браслетах, в спину два дула торчат.
Помнишь, курносая, бегали босыми, я ж тебе кудри трепал,
Годы промчались, и мы повстречались, я тебя «милой» назвал.
Помнишь, голубка моя сероглазая, как мы гуляли с тобой:
Пили — кутили, смеялись и плакали, я наслаждался тобой.
Помню, подъехали боле товарищей, звали на дело меня,
Ты у калитки стояла и плакала и не пускала меня.
Но не послушал твоих уговоров я, вынул из шкафа наган.
Мимо прошёл и тебе улыбнулся я и ничего не сказал.
Помню, подъехали к серому зданию, встали и тихо пошли,
Кучер блатной разворачивал сани, чтобы запутать следы.
Свёрла английские, свёрла немецкие, словно два шмеля, жужжат,
Мы просверлили четыре отверстия в сердце стального замка.
Вот и открылася дверца заветная, я не сводил с неё глаз:
Деньги советские, с дедушкой Лениным с полок смотрели на нас.
Помню, досталась мне доля немалая — ровно сто тысяч рублей.
И нас, медвежатников, вохра из МУРа всех повязала во тьме.
Мчится карета по улице где-то, в ней два легавых сидят.
Я между ними, и руки в браслетах, в спину два дула торчат.
Помню, подъехали к серому зданию, только уже не к тому,
Двери стальные, решётки железные, так вот попал я в тюрьму.
Так выпьем за тех, кто сидит в изоляторе, кто спит да на голом полу,
Кого приковала тюремная школа, кого — автомат ГПУ.